ЧАСТЬ 1 ---->

«Милый, милый Киев!.. Как соскучился я по твоим улицам широким, по твоим каштанам, по желтому кирпичу твоих домов... Как я люблю твои откосы днепровские... Я и теперь иногда гуляю по Крещатику…»

Ничего нет лучше этих строк. За ними – ностальгия эмигранта-киевлянина, Виктора Некрасова, тоскующего по родному городу. Он знал цену простых слов, может, потому, что прошел горнило страшных испытаний военных лет и окопы Сталинграда.

Цена простых слов

В советскую литературу вошел он в армейской гимнастерке и кирзачах, едва окончилась война. Повесть «В окопах Сталинграда» удостоена была Сталинской премии 2-й степени, издавалась более 130 (!) раз общим тиражом в несколько миллионов экземпляров и была переведена чуть ли не на сорок языков мира.

Но не в этом дело. По мнению вдумчивой критики, из некрасовских «Окопов» вышла, как из «Шинели» Гоголя, вся наша честная военная проза...

Некрасов первым честно, без прикрас, рассказал не только о человеке на войне, но и о мучительно трудном «врастании» бывших фронтовиков в мирную жизнь (повесть «В родном городе»), сталинских репрессиях (повесть «Кира Георгиевна») и даже о жизни людей за рубежом (путевые заметки «Первое знакомство»). Его путевые очерки – это не только размышления о новых странах, но прежде всего это рассказ о времени и о себе.

Путь его в литературу был долог и не устлан розами. Начиналася он еще, когда по Киеву разъезжали пролетки и весело звенели трамваи, а вечерами по Крещатику фланировали горожане в толстовках, френчах и клетчатых пиджачках. Сохранилось и фото тех лет, где он в богемной компании, с другом юности Петром Марковичем (потом – музыкальным критиком, журналистом и членом Союза композиторов СССР).

Некрасов учился тогда на архитектурном факультете Киевского инженерно-строительного института и в студии при Театре русской драмы. О своем городе той поры – городе Виктора Некрасова – ностальгически вспоминает писатель в своих «Записках зеваки», едва ли не лучшей из книг, изданных им в эмиграции.

Войну встретил он актером провинциального театра, а писателем стал на фронте.

Вглядываясь в рисунки Леонардо и Рафаэля, Виктор Некрасов, архитектор по образованию и отличный рисовальщик, осознавал, как труден поиск той единственной линии, способной выразить облик человека, будь-то изгиб руки человека или поворот его головы. Свою линию в литературе искал, постигая магическую силу слова в ежедневном кропотливом труде. Особое значение придавал деталям: «…которые запоминаются на всю жизнь… как будто незначительные, они как-то въедаются в тебя… становятся как бы символом». Свою прозу писал он только мягким карандашом, пользуясь резинкой, притом не за письменным столом, а на фанерке, которую, сидя в кресле, держал наклонно, словно мольберт. Ему претило переписывать текст помногу раз: он работал, по совету Бориса Пастернака «не заводя архива». Потому-то и сейчас проза Виктора Некрасова звучит емко и чисто, удивительно ярко…

На фронте он был сапером. Говорят, саперы ошибаются только раз, поскольку первыми выходят на минное поле. Для этого требуется немало мужества, хладнокровия и отваги. Виктор Некрасов оставался сапером по жизни.

Возвращение блудного сына

Если и есть на свете муза изгнания, то именно ею навеяны проникновенные строки из Данте, самого знаменитого изгнанника Средневековья: «Земную жизнь пройдя до половины я очутился в сумрачном лесу…»

Эти слова из Данте мог бы повторить и Виктор Некрасов, покидая родину.

Травля продолжалась при Брежневе. Некрасова перестали печатать, изъяли его книги с библиотечных полок, запретили к показу фильм «Солдаты», снятый по повести «В окопах Сталинграда». Прорабатывали в райкомах, обкомах, исключили из Союза писателей и Союза кинематографистов. А напоследок – из партии. Уже в эмиграции вспоминал он: «Тридцать лет в партии – самой жестокой, самой трусливой, сильной, беспринципной и растленной в мире. Поверил в нее, вступил и к концу пребывания в ней – возненавидел. Три года в армии, в самые тяжелые для нее дни. Полюбил ее и победами ее горжусь...»

Десятилетняя травля непокорного писателя принесла-таки плоды. Последней каплей, переполнившей чашу терпения Виктора Некрасова, стал обыск в его квартире в январе 1974 года, длившийся почти двое суток – 42 часа. В сентябре он выехал в Париж, ставший ему второй родиной. На седьмом десятке лет жизни приходилось начинать все сначала.

«Всю жизнь я мечтал жить в Париже. Почему? А черт его знает почему. Нравится мне этот город…» – вспоминал писатель. В жизни превыше всего ценил он дружбу и свободу – свободу выбора места, где живешь, и свободу слова…

В эмиграции Виктор Некрасов обрел второе дыхание: много работал, объездил чуть ли не полмира, был заместителем главного редактора журнала «Континент», постоянно выступал на радио «Свобода». Но и в Париже не покидало его неистовое желание вернуться в свой город родной, «знакомый до слез», – побродить по Крещатику, пройтись ночными улицами к Мариинскому парку, к зеленым кручам Днепра. Наконец, зайти в Пассаж и поглядеть на дом родной, где прожил последние четверть века перед изгнанием.

И вот однажды сбылось – вернулся в свой город родной…

На фасаде дома № 15, в Пассаже, появился его бронзовый профиль, посмертно он восстановлен в Союзе писателей и Союзе кинематографистов, а в юбилейные дни поминают его имя в печати. Но возвращение блудного сына так и не состоялось. Печально, что до сих пор остается он непрочитанным писателем: киевляне, особенно молодежь, не знают книг Виктора Некрасова, написанных им в эмиграции. И прежде всего книгу, посвященную родному городу, – «Записки зеваки». Действительно, нет пророка в своем отечестве…

Земной путь Михаила Булгакова и Виктора Некрасова завершился вдали от родного города. Мастер упокоился на московской земле: он похоронен на Новодевичьем кладбище. А Виктор Некрасов умер в Париже в сентябре 1987-го. Защитника Сталинграда приютила парижская земля – он похоронен на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа.

Но породнил их Андреевский спуск, вернее, тот загадочный киевский домик № 13 с кремовыми занавесками (так умилявшими до слез Лариосика).

«Секретные материалы 20 века». Владимир Скрынченко, журналист (Киев)