Мне очень нравится сцена, предшествующая отправке Гаврилы к княгине Черкасской (увы, вся эта сюжетная линия отсутствует в фильме, хотя была в первоначальном сценарии, а в одной из статей я наткнулась на слова В.А.Борцова: «Вообще, моего Гаврилы было снято больше. При монтаже режиссер фильма Светлана Дружинина очень многое вырезала. Очень жаль…» Мне тоже. Очень). Во-первых, разговор друзей, решивших использовать «замечательную возможность проникнуть в дом Черкасского. Гаврила с помощником пойдет туда лечить физиономию Аглаи Назаровны»:

«— А вдруг Гаврила не согласится идти к Черкасской? — с опаской спросил Алёша, удивляясь, что столь простая мысль не приходила ему в голову.

— Что значит — не согласится? — удивился Саша. — Пусть Никита его заставит. Он князь или не князь?

— Я князь, — согласился Никита. — Но Гаврилу не так просто заставить. И потом, он очень боится Черкасской…»

Вот это «Гаврилу не так просто заставить», мне кажется, очень хорошо характеризует отношения барина и слуги (и не случайно позднее, когда внедрившийся в княжеский дом Корсак придёт на встречу с друзьями, Никита в первую очередь спросит: «Как там Гаврила? Его не били?» — чем вызовет недовольство Белова: «Только нам забот про Гаврилу справляться?»)

А во-вторых, совершенно великолепен эпизод, когда «алхимик» появится после сбора трав: «расчистил от хлама большой, грубо сколоченный стол и начал неторопливо опорожнять холщовую суму. В его лишённых суеты движениях, в осторожности и даже скрытой ласке, с которой он выкладывал на стол сухие травы и очищенные от земли корневища, была такая значимость, что друзья, собиравшиеся обрушить на голову Гаврилы весь свой гнев, нерешительно топтались рядом и молча, с некоторой ошеломлённостью смотрели на приобретённые Гаврилой богатства. Как-то получалось, что они, три смелых молодых человека, готовых к осуществлению грандиозных замыслов, вдруг потускнели рядом с камердинером, который не мучился всё утро от безделья, не убивал время, а занимался полезной работой и теперь был глубоко уверен в уважении к себе и к своему делу». А затем станет «химик» рассказывать о лечебных свойствах каждого «компонента», не забывая прибавлять: «Оч-чень ядовита». И изумительный ответ барину. «"Ты что одних ядов набрал? — обрушился на Гаврилу Никита. — Уж не травить ли кого собрался?". Тот хмуро глянул на барина и кхекнул. Перевести этот взгляд и звук можно было однозначно: "Если надо, то и отравим. Нам, химикам, всё по плечу!"»

И барский приказ ехать лечить княгиню Черкасскую он поначалу не примет всерьёз: «"Что же вы, Никита Григорьевич? То спасаете от верной гибели, то режете без ножа", — спокойно сказал Гаврила, не секунды не веря, что такое дикое предложение можно высказать всерьёз, и продолжая сортировать растения». А согласится, когда Корсак, найдя «правильный тон в разговоре», скажет: «Гаврила, нам очень нужна твоя помощь. Нам очень нужно попасть в дом Черкасских, а без тебя мы не сможем этого сделать», — и расскажет о причине. «"Будь по-вашему", — сказал он с таким видом, словно шёл для любимого барина на Голгофу». А мне снова вспомнится Савельич, которого Гринёв сумел «убедить лаской и искренностию»: «Друг ты мой, Архип Савельич! Не откажи, будь мне благодетелем; в прислуге здесь я нуждаться не стану, а не буду спокоен, если Марья Ивановна поедет в дорогу без тебя. Служа ей, служишь ты и мне, потому что я твердо решился, как скоро обстоятельства дозволят, жениться на ней».

И мы увидим, что очень скоро Гаврила сумеет стать «первым человеком на половине княгини», потому что поймёт главное: свою необходимость. Вспомним его реакцию на «злобно бормочущую княгиню»: «Я тебе поору, бесстыдница, — думал он, твёрдо выдерживая горящий, с сумасшедшинкой взгляд. — Ты-то мне никак не нужна, а я — спасение твоё. Ишь как личность-то покорёжило!» «Страх совсем пропал, будто его и не было».

Княгиню он лечит не только мазями и успокаивающими травами, но и словом: на неё действуют латинские фразы («княгиню очаровывали, гипнотизировали непонятные слова»), как и чтение лекарем «Салернского кодекса здоровья».

А попутно излечивает от излишней нервозности и всю княгинину дворню: «За дело, Алексей Иванович! Я тут с ними поговорю, как сумею, а вы достаньте серп да идите на задворки парка пустырник жать. Сок из него будете давить, и поить начнем всех принудительно». И снова – великолепная картина: «Перед каждой трапезой Гаврила вставал в дверях своей комнаты с ведром лечебного питья — разведённого водой и сивухой сока пустырника — и торжественно вливал в глотки обитателей дома горьковатое, бражное питьё». Удивительно ли, что «после недельного пребывания в доме Черкасских Гаврила окончательно утвердился в положении строгого и весьма почитаемого божества»?

Мои уважаемые читатели уже вспомнили «одну из самых переживательных, хотя и смешных сцен в фильме», «когда они всей компанией во время бегства Гаврилу через забор перетаскивают». Подобный эпизод есть и в книге, когда описывается «заключительный аккорд многоголосой симфонии под названием "Ганнибал не пройдёт", а именно — похищение Гаврилы». Дело в том, что «Гавриле была уготовлена роль вечного пленника», потому что, уверившись в его необычайных способностях и надеясь на полное исцеление, княгиня не желала с ним расставаться, а посему «строжайше наказала всем жителям своего государства не спускать с Гаврилы глаз ни днем ни ночью».

Заранее предупреждённый Гаврила готовит счёт за лечение («Окончательная цифра выглядела баснословной, только божеству приличествующей», хотя он и размышляет ещё: «Может, нуль приписать? Ведь все компоненты им оставляю…»), а затем вместе с Алёшкой отправляется к месту встречи, великолепно объясняя пытающемуся остановить его гайдуку, что идёт «в парк, за дурманом.

— Я с вами, — с готовностью согласился гайдук.

— Дурман надо собирать в полнолуние и непременно в одиночестве. А то лекарство силы иметь не будет.

Гайдук попробовал было что-то объяснить, тыча пальцем в Алексея, но Гаврила повысил голос.

— Я буду в одиночестве, и он будет в одиночестве. Понял? И чтоб тихо! Хабэас тиби [держи про себя], понял?»

Однако княгининой карлице, явно понявшей, в чём дело, он не забудет дать наказ: «Ты лечи барыню. Дурманом лечи, как велено. Я ещё компонентов пришлю. Ваш дом в моей книге на первом месте… Следи, чтоб не орали. Чуть что — пусть настойку пьют. Августе Максимовне чай из тысячелистника заваривай. Она желудком мается. Француженке бородавки выведи, знаешь чем».

Исчезновение его, однако, быстро заметят, и поднимется шум: «Задвигались стулья, кто-то визгливо запричитал. Когда беглецы достигли первых деревьев, на втором этаже распахнулось окно, и Августа Максимовна истошно завопила: "Лекаря!"» И Корсак даже обидится: «словно не жал он для этих малохольных колючий пустырник, словно не вливал в эти дурные глотки сок благородной травы. И понял Алексей, что не пустырник, а сам Гаврила, как благородный дух, держал этот дом в безгласном повиновении, а теперешние вопли и крики — это полная страстного томления тоска по безвозвратно ушедшему покою».

И вот тут-то и случится та самая сцена, когда, подбежав к садовой решётке, Алексей, будет стараться «оторвать от земли раскисшее тело Гаврилы, подсадить его и как-нибудь перекинуть через высокую ограду. Гаврила слабо помогал Алёшиным усилиям, но мелькнувший меж деревьев свет совершенно парализовал его волю, и он смирился с неизбежностью». И тогда будет не менее колоритное продолжение: нужно поднырнуть под решётку (ведь здесь «чугунная ограда сбегала прямо в воды Фонтанной речки»). «Алёша решительно толкнул податливую фигуру в воду. Раздался легкий всплеск…

— Я плавать не умею, — только и успел крикнуть Гаврила и покорно пошёл ко дну, но рука Алексея ухватила его за воротник, подняла над водой облепленную тиной голову. Несколько сильных гребков, и они благополучно вылезли на берег по другую сторону злополучной решётки.

Друзья подхватили безжизненное тело алхимика и бегом бросились к стоящей на верхней дороге коляске».

А в коляске, выпив вина и посетовав: «Такого помощника, как Алёшенька, мне никогда не найти», - Гаврила мгновенно утешится, услышав от барина, что они едут в Сорбонну, и уже снова готов действовать: «Прямо сейчас? Куда ж я в мокром-то? И компоненты надо уложить. У них там в Париже ни пустырей, ни болот». А узнав, что время на сборы ещё есть, ликует: «"Кхе… О, Париж! О, Сорбонна!" — Гаврила приосанился и неожиданно тонким и скрипучим фальцетом запел: "Гаудеамус, игитур, ювенэс дум сумус…"»

А впереди ждёт ещё немало испытаний…

Если понравилась статья, голосуйте и подписывайтесь на мой канал!

Путеводитель по всему циклу здесь

Навигатор по всему каналу здесь